«Общечеловеческие ценности» посильнее «плана Даллеса»

Алексей Попов

Что несла пропаганда, разрушавшая Союз

30 декабря исполняется 90 лет создания СССР — государства которое распалось 21 год назад, не дожив четырех дней до своего 69-летия. А на начало будущего года приходится несколько малоизвестных для широкого читателя юбилеев. 20 февраля исполнится 20 лет со дня первой публикации (в газете «Советская Россия») так называемого плана Даллеса, 26 февраля — 60 лет со дня вступления Аллена Даллеса на пост директора ЦРУ, а 7 апреля — 120 лет со дня рождения этого американского шпиона [1] и дипломата.

Что приписано Даллесу

Говорить о «плане Даллеса» уместнее не на его личные юбилеи, а в памятные дни советской истории. Ведь этому плану зачастую отводят исключительную роль в развале СССР. Хотя его текст достаточно известен, все же приведем его полностью.

«Окончится война, все утрясется и устроится. И мы бросим все, что имеем — все золото, всю материальную мощь — на оболванивание и одурачивание людей!

Человеческий мозг, сознание людей способны к изменению. Посеяв там хаос, мы незаметно подменим их ценности фальшивыми и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как? Мы найдем своих единомышленников, своих союзников в самой России.

Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного и необратимого угасания его самосознания. Например, из искусства и литературы мы постепенно вытравим его социальную сущность; отучим художников и писателей — отобьем у них охоту — заниматься изображением и исследованием тех процессов, которые происходят в глубинах народных масс. Литература, театры, кино — все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства.

Мы будем всячески поддерживать и поднимать так называемых художников, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства — словом, всякой БЕЗНРАВСТВЕННОСТИ. В управлении государством мы создадим хаос и неразбериху.

Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, процветанию взяточников и беспринципности. Бюрократизм и волокита будут возводиться в добродетель. Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркоманию, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов — прежде всего вражду и ненависть к русскому народу, — все это мы будем ловко и незаметно культивировать, все это расцветет махровым цветом.

И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или даже понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества. Будем вырывать духовные корни, опошлять и уничтожать основы народной нравственности.

Мы будем расшатывать таким образом поколение за поколением. Будем браться за людей с детских, юношеских лет, и главную ставку всегда будем делать НА МОЛОДЕЖЬ — станем разлагать, развращать и растлевать ее. Мы сделаем из нее циников, пошляков и космополитов.

Вот так мы это сделаем!

И все это якобы было написано в 1945-м в документе под названием «Размышления о реализации американской послевоенной доктрины против СССР». Впрочем, никаких доказательств аутентичности данного текста нет. Считающие его фальшивкой указывают, что «даллесовская идея» восходит к высказываниям персонажей романов Юрия Дольд-Михайлика «У черных рыцарей» [2] (1965 г.) и Анатолия Иванова «Вечный зов» (1981 г.). Текстуальная близость в обоих случаях, особенно в последнем, очевидна. Впрочем, в числе тех, кто верит в реальность «плана Даллеса», много известных людей, в частности Никита Михалков и Сергей Глазьев. С другой стороны, неверие в реальность этого плана свойственна и немалому числу тех, кому никак нельзя приписать прозападные настроения, например Анатолию Вассерману.

Налицо же такие неопровержимые факты. Советский Союз был для США главным противником. Одним из методов противоборства выступала «идеологическая война» (термин, широко употреблявшийся не только в СССР). В итоге Союз распался, к радости Вашингтона. Чем не свидетельство того, что такой план действительно существовал?

О чем вещали «голоса»

Хорошо известно, как США и их союзники вели пропагандистскую деятельность. Главным ее инструментом служило радиовещание — «Голос Америки», Би-би-си, радио «Свобода» и т. д. Вспомним, какие, например, явления культуры там пропагандировались, становясь темами передач: Булгаков и Ахматова, Мандельштам и Окуджава, «Битлз» и «Роллинг Стоун». На «голоса» прежде всего на «Свободу», работали такие известные писатели, как Виктор Некрасов, Сергей Довлатов, Василий Аксенов.

На взгляд автора этих строк, все перечисленные принадлежат к высокой культуре — и их никак нельзя отнести к пропагандистам «культа секса, насилия, садизма, предательства — словом, всякой БЕЗНРАВСТВЕННОСТИ». Допустим, с моей оценкой не все согласятся. Однако возьмем явления западной культуры. Никто не может отрицать, что «голоса» пропагандировали как раз те ее явления, которые ценились и на самом Западе. А в соответствии с «планом Даллеса», здесь бы потребовались двойные стандарты — должна была бы пропагандироваться культура особого назначения: полезная для разложения идейных врагов, но негодная для популяризации в собственных странах.

Пропаганде культуры «голоса» отводили куда больше места, чем описанию западного магазинного изобилия, так поражавшего наших туристов. И, казалось бы, такие приоритеты вещания полностью соответствовали тому, как понимали на Западе борьбу идей. Вот что, к примеру, говорил о природе этой борьбы бывший директор по европейским и советским делам совета национальной безопасности в администрации Рейгана Джон Ленчовски:

«В «холодной войне» было измерение, делавшее ее уникальной среди прочих войн: в центре ее была война идей — война между двумя альтернативными политическими философиями.

Одним из измерений этой войны был конфликт между двумя концепциями человеческой природы:

Одна концепция предполагала, что природа человека моральна, другими словами, что человек есть и будет способен творить добро и зло, а потому сущностью человеческой жизни является моральный выбор.

С ней контрастировала другая концепция, которая провозглашала, что человек — пустой сосуд, и его природа полностью предопределена его окружением. Поэтому проблема состоит в создании правильного окружения — подлинная формула социальной инженерии для создания «нового человека».

Другим измерением этой философской войны был конфликт между двумя концепциями происхождения закона, морали и прав.

С одной стороны, в основе западной цивилизации лежит теория, согласно которой закон, мораль и права дарованы Богом либо природой — или, как сказано в нашей Декларации Независимости, «Создателем». Отсюда вытекает, что неотчуждаемые (т. е. безусловные) права могут существовать, только если они — эти «справедливые требования» — даруются силой, способной сделать это без каких-либо условий. Это единственный способ иметь власть большинства, сохраняя права меньшинств. Как мы уже видели, если эти права даруются людьми, они обставляются условиями — страстями и предрассудками людей, находящихся у власти в конкретное время. И наша система пришла к выводу, что только Создатель может наделять этими правами безоговорочно.

С другой стороны, имеем теорию, утверждающую: закон, мораль и права происходят от людей или созданных людьми институтов, таких как большинство голосов, конституции и другие проявления того, что в отсутствие высшего закона можно определить только как тирании разного рода, в частности тиранию большинства. Эта теория лежит в основе коммунизма, нацизма и других отравляющих идеологий современности. В своей основе это не более чем доктрина о том, что сила рождает право и все стандарты добра и зла определяются теми, у кого больше всего власти. А в конечном итоге — теми, у кого самое мощное оружие и самая решительная воля употребить его» (www.phillysoc.org).

Конечно, это слова для внешнего потребителя. Наедине с собой и своими единомышленниками Ленчовски и ему подобные могли бы высказывать и другие мысли о природе идеологической войны. Но передачи западных «голосов» держались именно в русле процитированных деклараций, а не конфиденциальных мыслей, будучи откровенно или суггестивно морализаторскими. Они создавали образы привлекательного прежде всего в нравственном плане Западного мира — и проблемного советского общества. Радиоголоса помогали укрепиться той морали, которая стихийно возникала в обществе, прежде всего в интеллигентских кругах. Дескать, неверно, что наша официальная пропаганда говорит о классовом характере морали. Есть изначальные, т. е. дарованные природой или Богом, общечеловеческая мораль, общечеловеческие ценности. И нашему государству надо лишь признать приоритетность истин, провозглашаемых всеми мировыми религиями — не убий, не укради, «относись к людям так, как хочешь, чтобы относились к тебе» — тогда будет решено множество проблем и прекратится эта гонка вооружений.

Разумеется, теоретически можно допускать, что существовала специальная пропаганда аморализма в соответствии с «планом Даллеса» (хотя никаких доказательств тому нет). Однако и при таком допущении нужно признать, что ее объектом был крайне узкий круг людей — в сравнении с миллионной аудиторией «голосов».

«Общечеловеческие ценности»: научное определение и обиходное восприятие

В итоге понятие «общечеловеческие ценности» стало ключевым для Горбачева. В провозглашенном им в 1986 г. «новом мышлении» как раз и утверждался приоритет общечеловеческих ценностей над классовыми. Идея как будто замечательная. Но между ее провозглашением и крушением СССР меньше пяти лет. И случайно ли это?

Прежде всего отметим: многое из того, что называют «общечеловеческими ценностями», свойственно не только людям. Любой, кто близко наблюдал, скажем, кошек или собак, может рассказать о примерах сострадания и взаимопомощи в отношении этих животных друг к другу. И можно понять человека, который общество этих четвероногих предпочитает обществу многих себе подобных. Тем не менее наличие общих ценностей не привело к идее предоставить зверям все права человека, в том числе и право голоса на выборах. Строчки Велимира Хлебникова «я вижу конские свободы и равноправие коров» выглядят утопическим курьезом.

С другой стороны, моральные ценности действительно менялись в разных цивилизациях, а внутри них различались в конкретных социальных и этнических группах. Это хорошо видно каждому, кто хоть немного интересовался историей. Один из примеров изменения морали — не имеющий аналогов в истории культ прав гомосексуалистов, который распространился на Западе в последние десятилетия.

Конечно, нетрудно найти много общего у разных народов и разных цивилизаций, например практически повсеместный запрет убийства и воровства. Однако можно ли считать наличие многих общих ценностей достаточным условием для утверждения справедливости на земле? Не выступают ли немногие различия в роли ложки дегтя в бочке меда?

И здесь надо, наконец, сказать о научном определении общечеловеческих ценностей. Его сформулировал израильский профессор Шалом Шварц на базе результатов репрезентативных опросов представителей разных культур (25 тыс. человек в 44 странах). При этом ценности определялись как «концепции желаемого, которые влияют на выбор людьми действий и оценку событий». Базовых оказалось десять:

1. Власть (авторитет, лидерство, доминирование).

2. Достижения (успех, способности, амбиции, влияние, ум, самоуважение).

3. Гедонизм (удовольствие, наслаждение жизнью).

4. Стимуляция (смелость, риск, разнообразие в жизни).

5. Самостоятельность (творчество, свобода, независимость, любознательность, возможность выбирать свои цели).

6. Универсализм (широта взглядов, мудрость, социальная справедливость, равенство, мир во всем мире, красота, единение с природой, защита окружающей среды, внутренняя гармония).

7. Благожелательность (полезность, честность, милосердие, преданность, ответственность, дружба).

8. Традиция (принятие своего места в жизни, смирение, набожность, уважение к традиции, умеренность).

9. Конформность (самодисциплина, покорность).

10. Безопасность (чистота, личная безопасность, государственная безопасность, социальная стабильность, взаимовыгодность).

Как видим, пространство реальных общечеловеческих ценностей окрашено отнюдь не только в розовый цвет. Наличие таких пунктов, как «власть» и «достижения», программирует противоречия в отношениях и между людьми, и между странами.

Между тем каждому государству с амбициями на международной арене свойственно утверждать, что оно борется за универсальные ценности, зачастую выдавая при этом свои ценности за общечеловеческие. Это необходимый элемент создания позитивного имиджа своих внешнеполитических планов. Так, и наполеоновская Франция, и гитлеровская Германия говорили о новой объединенной Европе, милитаристская Япония — о сопроцветании Юго-Восточной Азии, а США твердят о демократии и правах человека.

А на самом деле речь идет о собственных государственных интересах. О том, что эти интересы имеют приоритет над принципами, откровенно написал и Аллен Даллес в своей нескупо сдобренной пропагандой книге «Искусство разведки»: «В своих действиях государство должно руководствоваться соображениями просвещенного эгоизма с учетом всех остальных факторов, а не абстрактными принципами, какими бы здравыми они ни казались». Однако в передачах «голосов» американская политика никогда не трактовалась как выражение государственных интересов США.

И в реальном мире, в массовом сознании под общечеловеческими ценностями будут прежде всего понимать не то, что выявили исследования Шалома Шварца, а то, что назовут самые влиятельные в информационном плане государства.

Так, в мире миллионы людей ежегодно умирают от голода. Ценность личной безопасности в смысле гарантированной защиты от голодной смерти — на первом плане почти для миллиарда жителей ряда стран (в основном Азии и Африки). Но в мире о ней говорят как о ценности куда меньше, чем о правах гомосексуалистов, поскольку пропагандистские возможности, скажем, Конго и Эфиопии несравнимы с европейскими и американскими.

Однако представлять свои ценности как общечеловеческие государствам необходимо прежде всего на экспорт. А внутри страны любая власть заинтересована прежде всего в устойчивости государства как в естественной предпосылке для решения своих задач. И для укрепления таковой желательно, чтобы граждане либо отождествляли национальные (естественно, в государственном, а не этническом смысле) интересы и ценности с общечеловеческими, либо отдавали приоритет первым, не задумываясь о том, как они соотносятся со вторыми.

Да, в отдельных случаях приоритет специфически понятых национальных ценностей и интересов приводил к огромным трагедиям для миллионов людей, в том числе и для тех, кто полагал себя носителями этих ценностей. Но говоря о приоритете государственных интересов, не следует ограничиваться упоминанием Германии при Гитлере — уместно вспомнить и Францию при де Голле, США при Рузвельте... можно привести много и других, отнюдь не кровавых примеров.

Незамеченные национальные интересы

А Советский Союз — это как раз пример того, что бывает, когда национальные ценности не осознаются в элитах и должным образом не ретранслируются в массах. Отношения этого невероятно идеологизированного государства (и прочих, союзных ему) с остальными странами характеризовались формулой «два мира — два образа жизни». Официальная пропаганда убеждала граждан в том, что причина противоречий между СССР и США (как лидеров двух лагерей) — противоречие между капитализмом и социализмом, который изображался «светлым будущим всего человечества». Иначе говоря, СССР в этой пропаганде выступал как носитель общечеловеческих ценностей.

Однако многие реальности не стыковались с пропагандой. «Самая передовая система» не могла справиться с растущим дефицитом ряда товаров, в первую очередь продуктов питания. Ни в одной из развитых стран социализм не побеждал (строй, существующий, скажем, в Швеции, пропаганда социализмом не называла). А наиболее вероятным противником СССР в массовом сознании конца 60-х — начала 80-х годов прошлого века представали не США, а социалистический Китай (следовательно, социализм не гарантировал мира даже между соцстранами).

В такой ситуации, естественно, подвергались сомнению основные идеологические постулаты. Но при этом советско-западные отношения трактовались исходя из этих же постулатов, только с противоположным знаком — многие, признавая, что соперничество — следствие разных идеологий, делали вывод: если мы откажемся от социалистической идеологии, то, значит, и соперничества не будет, а будет трогательная дружба с тем миром, который дарит нам такие замечательные культурно-моральные передачи.

В голову не приходила простая мысль, что противоречия предопределяются не только идеологией, но и объективными государственными интересами. И несовпадение этих интересов заключено в самой природе мира, а отношения крупных государств редко бывают безоблачными. Подобным соображениям, увы, было трудно появиться и потому, что официальная пропаганда отождествила понятие таких интересов с конкретной идеологией, и потому что пропаганда противников опиралась на идею общечеловеческих ценностей, затушевывая национальные интересы.

При этом в Советском Союзе к началу перестройки понятие общечеловеческих ценностей уже было деформировано в сторону, выгодную Западу. Например, еще в 70-е годы главный советский диссидент академик Сахаров провозгласил главным правом право на эмиграцию.

Споря с ним, Солженицын писал: «Сегодняшний Сахаров достаточно много видит в советской жизни, он уже не кабинетный удаленец. И — какую же вопиющую боль, какую страстную безотложную нужду он возносит первее и выше всех болей и нужд раздавленной, обескровленной, обеспамятенной и умирающей страны? Право дышать? Право есть? Право пить чистую воду?.. Право на здоровье? Рожать здоровых детей?.. Нет! Первейшим правом — он объявляет право на эмиграцию! Это — сотрясательно, поразительно, это можно было бы счесть какой-то дурной оговоркой — если бы Сахаров не произнес и не написал бы этого многажды».

Все в этой критике правильно, но и Солженицын не заметил, что у Сахарова произошла — думаю не случайно — подмена понятий. Реальной проблемой в СССР была трудность для евреев, немцев, греков выехать на пмж в национальные государства своих соплеменников. Но локальную этническую проблему Сахаров подал как общечеловеческую и главную общесоветскую. Тогда как общечеловеческое право на эмиграцию надо бы понимать как право и на выезд из любой страны, и на въезд в любую страну. Поэтому логичным было бы критиковать СССР за то, что он не выпускает всех желающих евреев, а США — за то, что не впускает всех желающих мексиканцев. Но так не говорилось, ибо диссидентство не предполагало критики Соединенных Штатов.

Во многом такое внимание к праву на эмиграцию отражало закрытость советского общества. Даже туристическая поездка за рубеж, особенно на Запад, была обставлена для абсолютного большинства граждан рядом препятствий и неформально рассматривалась едва ли не как кратковременная эмиграция.

Философский базис для разграбления

Не собираюсь оправдывать того порядка выезда, который существовал в СССР, однако открытие границ на фоне приоритета общечеловеческих ценностей должно было бы обернуться и своей неприглядной стороной для массы рядовых граждан. Формально речь шла об открытии границ для людей, а не для товарно-денежных потоков. Но если открытость границ для людей становится приоритетом, это косвенно облегчает таковую и для товаров. А при культе западного ширпотреба в СССР граница неизбежно открылась бы для товаров — естественно, в обе стороны.

В результате произошло то, к чему стремился Запад: включение ресурсов советского пространства в мировую (т. е. контролируемую Западом) экономику на западных условиях. Ресурсы эти были огромны, а советская экономика в большой степени автаркична [3], поэтому стремление сделать ее выгодно открытой для себя было бы свойственно Западу независимо от политической модели, которая существовала бы на постсоветском пространстве.

Именно это обстоятельство и сейчас во многом определяет то, что отношения России с ЕС и США более сложны и напряженны, чем между Европой и Америкой. Ведь Евросоюз и Соединенные Штаты при всей взаимной конкуренции занимают одну нишу в мировом хозяйстве, в которой в целом притерлись друг к другу. У России иная структура экономики, к тому же РФ включилась в это хозяйство совсем недавно, а сейчас просто старается изменить характер своего участия в нем, ибо вошла в мировую экономику на чужих условиях.

Естественно, не чужими были эти условия для олигархов, распродававших природные ресурсы постсоветского пространства. А приоритет общечеловеческих ценностей фактически стал философским базисом этого разграбления. Раз мы «общечеловеки» — значит, надо думать о мировом благе. Разве не логично считать «общечеловеком» именно того, кто без труда перемещается по земному шару, имея жилье в нескольких передовых странах? И разве не мелочь то, что «общечеловек» получил такие возможности благодаря распродаже ресурсов той части земли, где по воле случая родился?

Скажете, это такая же вульгаризация «общечеловеческих ценностей», как например, вульгаризация Лужиным из «Преступления и наказания» этики разумного эгоизма революционеров-демократов. Однако с другой стороны — разве нет в ценностях, которые так легко вульгаризировать, некой изначальной ущербности? Как бы то ни было, в реальности постсоветского пространства «общечеловеческие ценности» открыли дорогу для торжества компрадорской элиты, которая теперь куда больше, чем со странами своего гражданства, связана со странами своих банковских счетов.

И все же так ли правомерно полагать, что именно данными счетами определяется поведение элиты, а не другими причинами? Ведь в 80-е «общечеловеческие ценности» привязали советскую интеллигенцию к Западу покрепче, чем заграничное имущество, какового у нее не было.

Китайская трансформация: без слов об империализме и общечеловеческих ценностях

А ведь теоретически у СССР был шанс, не открывая свою экономику миру (т. е. при контроле внешнеторгового обмена со стороны государства), быстро наполнить прилавки благодаря развитию частной инициативы, прежде всего в сельском хозяйстве и производстве потребительских товаров. Ведь с объявлением НЭПа магазинные полки заполнили как раз отечественные, а не импортные товары.

Одновременно надо было переформатировать внешнюю политику. Но это должно было бы означать не полное отрицание соперничества с Западом во имя торжества «общечеловеческих ценностей», а соответствующую национальным интересам модель сотрудничества и соперничества со взаимным устранением из соперничества наиболее конфронтационных моментов.

Схожая модель перехода от командной экономики к рыночной и вхождения в мировое хозяйство без внутренних потрясений была успешно реализована в Китае. В разговорах о современной КНР зачастую присутствуют две крайности. В одном случае ее успехи приписывают социализму и роли компартии, в другом — отказу от социализма в нашем понимании при сохранении властью социалистической риторики. Но в каждом из этих случаев, а зачастую и в более серьезных и взвешенных рассуждениях без внимания остается тема государственных интересов как предпосылок подъема этой страны.

Причем видеть эти предпосылки правомерно еще во временах Мао Цзэдуна, когда на поверхностный взгляд все негативные явления Советского Союза воплощались в КНР в шаржированном виде. Однако в Китае тогда подчеркивалось, что в стране не просто строят социализм, а строят его с опорой на собственные силы, на идеях своего лидера, создают свою национальную модель, а не заимствованную у других стран. Только не было формулировки «социализм с китайской спецификой» — она появилась уже позже, в период реформ Дэн Сяопина. Но фактически речь шла именно о специфически китайском социализме.

А конфронтация с СССР и нахождение на данной почве взаимопонимания с Западом (впрочем, эта тенденция достигла пика уже после смерти Мао — в 1978—1981 гг.) приучали китайцев к мысли о том, что есть не «два мира — два образа жизни», а национальные интересы.

Реформы, начатые Дэн Сяопином, по сути означали разрыв почти со всем, что было в экономике в первые три десятилетия КНР. Но акцент и в этом случае делался не на «рынке вообще», а на китайской специфике, хотя на практике таковая понималась совсем иначе, чем в годы «большого скачка» и «культурной революции».

Тогда Мао Цзэдун назвал империализм «бумажным тигром», а нынешние лидеры китайской компартии в отчетных докладах партсъездам давно не используют слов «капитализм» и «империализм». В этих же документах (их тексты несложно найти в интернете на русском языке), правда, говорится о многополярном мире и недопустимости чьей-либо гегемонии, но без особой детализации. Там даже отсутствует характеристика отношений Китая с отдельными странами и группами стран, нет и конкретных упоминаний каких-либо государств и даже континентов.

Китай демонстрирует, что не собирается экспортировать свою модель. Но от конфронтации с Западом, как и от частого употребления слова «капитализм», здесь отказались во имя национальных интересов, а не неких «общечеловеческих ценностей», о которых на съездах КПК также, естественно, не говорят.

В результате Китаю удалось решить сложнейшую задачу — радикально модернизировать страну, избежав серьезных потрясений на ее пространстве и сохранив преемственность власти.

Мог бы Советский Союз сохраниться, если бы стал модернизироваться, провозгласив идеологию национальных интересов, а не общечеловеческих ценностей? Вопрос остается открытым.

История не имеет сослагательного наклонения, но ее опытом лучше воспользоваться, чтобы извлечь уроки, а не для создания мифов типа рассказов о «плане Даллеса». Конечно, этот миф закономерен, ибо отвечает человеческой потребности представить врага законченным злодеем. Однако эта концепция уводит в сторону от познания реальности, которая куда сложнее противостояния прекрасной добродетели и уродливого порока.

Есть, конечно, в этой реальности и законченные злодеи, но наиболее умные из них прекрасно понимают: для успеха своих начинаний выгоднее не казаться такими, каковы они есть. Ибо примитивное зло в своем беспримесном виде отнюдь не так привлекательно и поэтому не так опасно, как замаскированное — зло в обличье добра... Например, «общечеловеческих ценностей».

Источник