|
Чтобы поддержать наш ресурс
разместите на своём сайте, блоге или в профиле блок новостей
|
Родину не нужно любить, за Родину нужно погибать! (Владимир Маслов)
Приветствуем Гость ваш статус "Гости" Вход Выход RSS 18+
О сайте Связь Правообладателям Реклама
Приветствуем Гость ваш статус "Гости" Вход Выход RSS 18+
О сайте Связь Правообладателям Реклама
Доскадо Документальное кино онлайн
Анонимная война. «Новый 1968 год»: мировоззренческое содержание и механизмы революций 2.0 (2 часть)Часть 1 Часть 3 2.8. «Третий путь» и «транснациональное правительство» Д. Кон-Бендит в своем выступлении в ОГИ кратко сводил суть творческих исканий европейских идеологов «революции 1968 года» к поиску «третьего пути между капитализмом и коммунизмом». Наименование этой глобальной мировоззренческой альтернативы остаётся понятийным пробелом не только отечественных, но и мировых общественных наук. Дж. Бентэм называл себя утилитаристом, Б. Рассел исповедовал «рационализм», Дж. Хаксли – «трансгуманизм». Как их современные продолжатели (Б. Гройс в теории искусства), так и критики (Л. Ларуш) употребляют термин «редукционизм». Нам представляется более точным термин «мальтузианство», отражающий одновременно замысел и наличие единого субъекта В завершённом виде кредо этого направления оформляется во Втором Гуманистическом манифесте – где помимо отрицания морали традиционных религий проповедуется ревизия мирового управления, созвучная лозунгу революции 1968 года «Границы – это репрессии». «12. Мы осуждаем разделение человечества по признаку наций. Мы достигли поворотного пункта, когда лучший выход – преодолеть границы суверенитетов. Мы привержены системе миропорядка, основанного на транснациональном федеративном правительстве с поощрением культурного плюрализма и разнообразия». Здесь же – центральный экологистский принцип: «14. Весь мир следует считать единой экосистемой. Экологический ущерб, истощение ресурсов и избыточный рост народонаселения должны быть предметами международного консенсуса. Культивация и консервация природы – моральная ценность, мы должны воспринимать себя как часть природного источника нашего существования». Здесь же – императив информационной свободы: «17. Необходимо снять все ограничения на распространение информации и создать планетарное телевидение». Обвиняя «первый» и «второй» путь в навязывании догм и ослеплении людей утопическими обещаниями, «третий путь» навязывает свои догмы: «следует считать», «должны воспринимать себя», «является императивом», «необходимо снять», «не должны считаться злом». Таким же постулатом является «относительность этики». Манихейский подход к морали не препятствует формулированию собственных утопических обещаний: «война устарела», «голод прекратится». В качестве гаранта называется «транснациональное федеративное правительство». Именно на рубеже 1968-70-х гг. ключевые решения в сфере финансовой политики (заложившие «мину» системного кризиса 40 лет спустя) сопровождались спором об архитектуре глобального управления. В то время как президент США Р.Никсон склонялся к концепции баланса пяти держав, сторонники Джона Рокфеллера отстаивали «единую глобальную систему, с распределенной властью и эффективными международными институтами во всех областях». Так, Стэнли Хоффман (Гарвард) ссылался на модель ЕС, но при этом уже тогда указывал на «временный характер» этого образования: Европа должна была раствориться в единой гомогенной культуре. В свою очередь, Ричард Фальк критиковал концепцию баланса пяти держав за то, что она «недооценивает экологические ограничения и риски, возникающие в связи с сохраняющимися тенденциями бесконтрольного экономического роста в децентрализованном миропорядке» - то есть необходимость «единой глобальной системы» прямо обосновывалась неомальтузианским императивом. Итог этой дискуссии излагает И.Валлерстайн: «…Новая политика предполагала задействовать все три источника повышения стоимости производства: заработную плату, интернационализацию стоимости в целях уменьшения экологического ущерба, и финансирование социальной сферы. Была предпринята попытка скоординировать такие политические тенденции (...) через создание новых организаций – Трехсторонней комиссии, G7 и Всемирного экономического форума. Предложенная политика получила название Вашингтонского консенсуса. Он пришел на смену идее развития, девелопментализму (developmentalism), обозначив начало эры глобализации. В начале 1970-х международные организации стали играть решающую роль в этой геоэкономической борьбе». Существенно: а) непубличное делегирование влияния глобальным институтам, б) применение термина «консенсус» к сговору, заключенному за спиной правительств, в) камуфлирование термина «вашингтонский консенсус» привлекательным для элит-объектов ярлыком «неолиберализма». В данном случае средством манипуляции является не только подмена понятий, но также умолчание (reticence). Новая коррекция парадигмы относится к 2006-2007 году, когда эрозия мировой финансовой системы «ставит ребром» вопрос о новых, немонетарных, механизмах глобального контроля. Проявления этого сдвига мы усматриваем: а) на идеологическом уровне – в публичном порицании «золотого тельца» и остракизме инвесторов и производителей («жирных котов»), не затрагивающем избранный «постиндустриальный класс» (IT-корпорации, энтертейнмент, альтернативная энергетика, узкий круг банковских, ресурсных и земельных собственников); б) на правовом уровне – в произвольном обозначении ряда стран «аномальными», дословно «сорными» (rogue states) с презумпцией злого умысла (атомный проект Ирана); в утверждении законов и указов, подвергающих санкциям политиков и чиновников «по списку» и расширенно толкующих термины «геноцид», «коррупция», «отмывание денег»; в) на геополитическом уровне – в дальнейшем ограничении полномочий национальных правительств, концептуализированном в программной статье президента CFR Ричарда Хаасса от 21.02.2006 «Государственный суверенитет в глобальную эру должен быть изменен». Приведем из нее большую цитату: «Для регионального и глобального управления необходимы новые механизмы, предусматривающие передачу полномочий национальных правительств надгосударственным субъектам – не только международным институтам, но также НПО и отдельно взятым частным структурам. Я не настаиваю на том, чтобы Microsoft, Amnesty International или Goldman Sachs были представлены в ООН, но представители подобных структур должны участвовать в принятии решений при возникновении региональных и глобальных вызовов. Более того, государства должны быть готовы к тому, чтобы поделиться с международными структурами частью суверенитета. Это уже происходит в области торговли: государства соглашаются принять правила ВТО. Некоторые правительства готовы уступить элементы суверенитета, чтобы отреагировать на угрозу глобального потепления. Сейчас необходимо принятие нового документа, заменяющего Киотский протокол, с установленным объемом сокращения эмиссий – поскольку страны понимают, что они потеряют больше, если не присоединятся. Отсюда следует, что понятие суверенитета должно быть пересмотрено, если государства хотят адаптироваться к глобализации. Понятие суверенитета становится, очень условным, даже договорным (контрактным)». г) на экономическом уровне – в подрыве экономической репутации стран-мишеней; в дискриминирующих торговых ограничениях; в выборочной экспроприации «диктаторов» и «отмывателей денег» с невозвращением их активов, т.е. конфискации; д) на инструментальном уровне – в определении задачи публичной дипломатии как «войны идей» с одновременным внедрением в эту войну технологий 2.0. 2.9. Примитивизация протестного субстрата С момента «отмены» западной цивилизацией системы ценностей индустриальной эры изменению подвергается не только структура реальной экономики (деиндустриализация) и не только сфера услуг (бум индустрии энтертейнмента), но и сам человек. Революционеры 1968 года, отвергая знание (лозунг «дважды два больше не четыре») и производительный труд («нельзя влюбиться в рост промышленного производства»), выступали при этом в защиту реальных жертв войн, репрессий и колониального рабства, воздавая должное силе и самоотверженности реальных героев сопротивления. Революционные акции (от массовых выступлений до терактов) имели смысловую и целевую привязку. Их организации имели устойчивую членскую базу, существовали много лет, рядовые «бойцы» знали своих вождей. У юных бунтарей 2011 года кумиры другие: из прошлого – идолизированные изображения Ганди и Мартина Лютера Кинга, о которых они имеют смутное представление, из современности – не вожди и борцы, а случайно пострадавшие лица, «такие, как мы». Добро воплощено в этой случайной жертве («Мы все – Халед Саид» (Каир) или «Мы все – Оскар Грант» (Окленд)). Столь же случайно обозначается образ зла: Каир – Гамаль Мубарак, Окленд – Эдвард Кох. Акции тиражируются и копируются по принципу «сделай как», лозунги выражают не цель, а действие: оккупируем – не важно что; сожжём (маска Гая Фокса) – не важно, кому в отместку и для какой цели. Таким образом, новейший протест: а) внеисторичен по содержанию, б) сиюминутен по планированию, в) безличен по лидерству. Способ его мобилизации: а) виртуализирован, б) рефлекторен (бабочка, летящая на свет), в) эфемерен. Эта трансформация протестного субстрата является культурным следом нескольких процессов: а) постиндустриальной модификации психологии потребительского общества, б) виртуализации общения и формирования поколения «рождённых в Сети» (digital natives) и в) дезориентирующей социальной фрустрации. 3. Интернет и индивидуальное мышление 3.1. Единица субстрата Анализ методов информационного воздействия на массовое сознание и стоящих за ними идей сам по себе не даст нам понимания, почему в результате мы получаем те или иные социальные эффекты. Эти эффекты в значительной мере зависят от аудитории —реципиента информационного воздействия. «Полем боя» в информационной войне является отдельный современный человек – именно от его мировосприятия, ценностей и мотиваций зависит результат любого «мягкого влияния». Казалось бы, эра всеобщих информационных свобод и неограниченного общения всех со всеми в социальных сетях Интернета даёт все возможности для самостоятельного мышления и участия в общественной жизни. Но в реальности информационные технологии последних 30 лет породили феноменальную управляемость общественного сознания, замаскированные теперь к тому же, в отличие от предыдущих эпох, под демократические механизмы и независимые суждения общественности и экспертов. 3.2. Сетевое общество Считается, что в развитых странах с высокой долей сектора нематериального производства и услуг сложилось постиндустриальное информационное общество. Но классик изучения информационного общества Мануэль Кастельс несколько лет назад признал эту модель исчерпанной – теперь на смену ей уже пришло сетевое общество. Горизонтальные, сетевые структуры самоорганизации людей существовали всегда и действовали на уровне частной и бытовой жизни. Однако координировать и быстро управлять ресурсами, необходимыми для решения масштабных задач, было под силу лишь несетевым, жёстким вертикальным структурам с чётким управлением. Ключевое отличие сегодняшней ситуации в том, что благодаря цифровым сетевым технологиям сетевые структуры впервые «способны в одно и то же время быть гибкими и адаптивными благодаря своей способности децентрализованных действий сети автономных ячеек и при этом оставаться способными координировать всю эту децентрализованную активность в соответствии с общей целью принимаемых решений». Как показала практика, сетевое общество – это гиперсоциальное общество, а не общество изоляции. Напротив, благодаря интернет-коммуникациям возросла социальная активность, а активные интернет-пользователи также являются и социально активными в реальной жизни, Интернет только помогает им еще больше общаться в «реале». Однако, в отличие от коллективизма иерархических режимов прошлого, нынешняя «гиперсоциальность» – это, в терминологии Кастельса, «сетевой индивидуализм». То есть система, когда частный индивид сам выбирает, к какой именно сетевой структуре, насколько и в какой форме он готов присоединиться. Сегодня сетевые структуры противостоят классическому суверенному национальному государству с двух направлений – как «снизу» в виде различных формальных и неформальных сообществ и НПО, так и «сверху» – в виде «надгосударственных» сетевых структур. Структуры национального государства на разных уровнях всё чаще включены в различные горизонтальные сетевые сообщества – начиная от региональных объединений типа ЕС, G8, большей или меньшей интеграции в разнообразные другие международные структуры и заканчивая процессами децентрализации в форме отдания всё большей самостоятельности региональным и муниципальным властям. Надо отметить, что в случае международных структур их децентрализация и горизонтальность скорее миф, обращённый вовне и призванный маскировать то обстоятельство, что в реальности они используют внутри себя вполне иерархические методы управления. Тем не менее национальные государства, будучи на разных уровнях уже включенными в сетевые структуры и подверженными их влиянию, еще не утратили суверенитет, а потому другим игрокам и необходимы технологии информационной войны для преодоления защит, создаваемых этим суверенитетом. 3.3. Эмоции вместо разума Использование эмоциональных реакций – это азы манипулятивных технологий. «На толпу нужно влиять, усиливая чувства и снижая значимость. Сужать выбор до нескольких вариантов. Отделить идеи от эмоциональных символов» (Уолтер Липпманн, 1927 г.). Именно эмоциональное восприятие лежит сегодня в основе массовой культуры, рекламы, контента СМИ. На покупки людей все меньше влияют реальные характеристики товаров, а все больше – эмоциональные «заряды», которые удается связать с тем или иным брендом. Коммуникация в сетевом информационном пространстве во многом имеет образный характер – и вопрос не в том, что сообщения, например, в блогах, или твиттере – текстовые. Налицо тенденция к сокращению среднего размера текстовых сообщений-месседжей, в сущности, они должны отражать лишь мгновенную эмоциональную реакцию пользователя. Серьёзно что-то изучать, обдумывать, размышлять – это всегда «стресс рационального выбора», и, как писал американский социолог Нил Постман уже в 80-е годы, медиакультура не оставляет на это времени. Баронесса Сьюзен Гринфилд, занимающаяся исследованиями влияния интернет-культуры на социум, обращает внимание на то, что мгновенный эмоциональный отклик, на который нацелен в большей части контент Интернета и его формат, снижает шансы на рациональное, осознанное построение цельной картины происходящего и своего места индивида в нём. Мозаика кратких и ярких реакций на такие же мозаичные стимулы создаёт цепочку разорванных, разных и кратких эмоциональных реакций (понравилось/не понравилось, прикольно/занудно) и т.п., но абсолютно не нацелена на содержательный синтез. 3.4. Имидж и шоу Игра с имиджами уже давно стала территорией свободы и самовыражения для тех, кто не мог найти ни свободы, ни осмысленных действий в своей повседневной жизни. «В то время как повседневная культура потребительского капитализма очень бюрократическая, в огромных корпорациях человек не видит результата своей работы, она становится бессмысленным действием, у него возникает голод по значимым действиям. Имиджи всегда предлагают, наоборот, свободу», «в имиджах мы видим мир утопии, где хрупкое эго расцветает, поддерживаемое поверхностной идентичностью стиля», – писал социолог Стюарт Ивен еще в 80-е. Общество потребления построено на этом бесконечном самовыражении и поиске индивидуальности через потребление и практику самопрезентации. Предметы для покупателя – это символы, совершить покупку для человека – это значит рассказать о себе другим, дать им возможность судить о себе. Показать, что с одной стороны, принадлежишь к определенной группе, которой доступно престижное потребление, а с другой – что ты уникален. Абсолютно аналогична схема поведения и в интернет-пространстве. Оригинальность, непохожесть на других, саморепрезентация себя как необычного и уникального персонажа – вот имиджевые мотивации интернет-пользователя. Имиджевые псевдообразы являются ключевой вещью и в информационных войнах сетевого пространства. Так же, как желающие примерить образ супермена весьма мало похожи на настоящих военных или разведчиков, все лозунги и образы, например, «цветной революционной борьбы», являются искусственными конструкциями, красиво звучащими и яркими, но никак не связанными с реальностью. Их задача, так же как задача рекламных плакатов с супергероями, – быть «тизерами», соблазнить аудиторию, и дать ей ощущение причастности к чему-то важному, реальному и яркому. Крис Хеджес в Empire of Illusions пишет, что современная культура – это культура отрицания реальности, потому что она предлагает в качестве образцов заведомо ложные, нереальные сценарии. Главная иллюзия – что вы можете быть как самые лучшие и самые успешные. «Селебритис[6], которые часто имеют не самый привлекательный бэкграунд в "прошлой жизни", держат нас в уверенности, что любой, даже мы, может получить от этого мира признание и обожание», – пишет Хеджес. Идолами становятся те, чья жизнь постоянно демонстрируется в режиме онлайн, те кто превратил свою жизнь в бесконечное шоу. Здесь надо отметить, что разного рода интернет-активность, создание виртуальных персонажей, ведение блогов и т.п. имеет тот же самый механизм. Не можете стать «победителем» в реальности – добро пожаловать в «реальность номер два» – можете побороться за виртуальные лавры. Даже преступники, которые должны скрывать следы собственных преступлений, все чаще, наоборот, делают их публичными и доступными в Интернет. 3.5. Конец «прайваси» Важную роль в этом процессе сыграло развитие мобильных технологий. Человек всегда имеет с собой камеру, фотоаппарат, может в режиме онлайн публиковать свои комментарии, то есть он оказывается нон-стоп «на сцене», что вынуждает его к театрализованному поведению, когда каждое действие – теперь уже не элемент своей частной жизни, а нечто транслируемое всему миру через социальные сети. Сами современные гаджеты уже полностью сконструированы под данную задачу – во всех современных приложениях предусмотрена связь и обмен информацией с социальными сетями. Идёте ли вы в ресторан, занимаетесь спортом, путешествуете – ваша активность, перемещения в пространстве, общение, даже физические характеристики вашего самочувствия (например, учёт скорости ходьбы) – всё это записывается и является доступным для внешнего наблюдения и учёта. Причём если раньше режимом «по умолчанию» был приватный, а режим свободного доступа к своей информации другим пользователям – опцией, то теперь по умолчанию практически везде устанавливается функция этой открытости. Даже в случае если пользователь лишь отдает эти данные в свой личный и приватный, как ему кажется, аккаунт в каком-либо сервисе, эта информация: а) не стирается, так как по умолчанию хранится бессрочно, и б) доступна для анализа соответствующим структурам. Так, выступая в марте этого года на конференции GigaOM Structure: Data 2013 в Нью-Йорке Айра Гас Хант (Ira Gus Hunt), директор по технологиям ЦРУ, привел пример того, как ЦРУ хотело бы анализировать массивы этих данных: «Мы приглядываем за людьми, местами и организациями, нас заботят время, события, определённые вещи и концепции. Мы хотим… инструмент, скажем, для анализа группы людей, – мне надо, допустим, увидеть между ними связь. И чтобы мне хотелось получить? Красивый сетевой граф, из которого было бы видно, как люди связаны между собой любыми разными способами. (…) Это как раз тот самый случай, когда я хотел бы упомянуть про участников Арабской весны, вот здесь хотелось бы провести анализ настроений в течение времени и поместить его на карту в виде карты распределения температуры… Мы этим занимаемся (…) потому что, может быть, лучше для вас и ваших друзей знать, где вы постоянно находитесь. Но главное, мы беспокоимся о том, в каком направлении развивается этот мир». При этом превращение частной жизни в бесконечную интернет-трансляцию происходит в большинстве случаев абсолютно добровольно. Отказ от такого поведения, например, неприсутствие в соцсетях, – рассматривается всё чаще как отклонение от общепринятой нормы. Как это ни парадоксально, такая потеря суверенитета личности поощряется – притом что именно постоянная слежка и лишение индивидов частной жизни постоянно акцентируется при критике тоталитарных систем. 3.6. Нарциссизм и «освобождение личности» Американские исследователи Джин Твенгл и У. Кит Кэмпбелл в работе The Narcissism Epidemic (2009) пишут, что здоровая позитивная самооценка, которая лежит в основе американской (и шире – западной) культуры сменилась искусственным самолюбованием. Прекрасной иллюстрацией всего этого является такой постер: маленький котенок сидит перед зеркалом и смотрит на свое отражение – огромного льва. Слоган гласит: «Самая важная вещь – как ты себя видишь». «Главное, верить в себя — и тогда всё получится» – одна из самых грандиозных иллюзий современности. Люди, уверенные, что они особенные, и считающие себя способными добиться всего без реальных на то оснований, – прекрасный объект для превращения в «пушечное мясо». И Интернет после 2004 года, когда произошел бум технологий Web 2.0, стал для этого идеальной площадкой – «мультипликатором нарциссизма». «Web 2.0 и культурный нарциссизм работают как вошедшая в резонанс самораскручиваемая система – нарциссы-индивидуумы ищут способы «продвигать» себя в Сети, а интернет-сайты провоцируют на нарциссистское поведение даже самых скромных», – пишут американские исследователи. В декабре 2006 года журнал Time вышел с обложкой «Персона года», где вместо портрета была зеркальная пленка и слоган «Person of the Year: You» («Персона года: Ты») – так был обозначен триумф Web 2.0 технологии. В результате изменились и социальные нормы, стандарты «нормального поведения»: теперь считается вполне обыденной постоянная публичная демонстрация своих мыслей (ЖЖ-дневники), своей повседневной жизни, использование обсценной лексики в практике интернет-комментирования и т.п. И, как в общем случае с культурным нарциссизмом, ключевым является тот факт, что интернет-среда способствует созданию иллюзии о себе – как у самого себя, так и у других. 3.7. Виртуальное пространство Интернет Сегодня основной площадкой социального взаимодействия стал Интернет. По данным компании Pingdom, число людей, включённых в глобальную Сеть, к концу 2012 года составило 2,4 миллиарда. 62% пользователей Интернета пользуются соцсетями. Нахождение в соцсетях является сегодня самой популярной активностью интернет-пользователей. Число пользователей Facebook, хотя бы один раз в месяц посещающих эту соцсеть, в октябре 2012 г. превысило 1 миллиард человек. Число активных пользователей Twitter в декабре 2012 г. составило 200 миллионов человек. На Facebook каждый день загружается 300 миллионов новых фотографий. На YouTube каждый день происходит 4 миллиарда просмотров видеороликов. Россия не отстает от западных стран. По данным Левада-центра на ноябрь 2012 г., Интернетом пользуется уже более половины населения России. За последний год число пользователей Глобальной сети в нашей стране возросло с 52% до 57%. По разным данным, от 75% до 90% россиян, пользующихся Интернетом, бывают в соцсетях. Как показало исследование comScore, в августе 2010 года объём времени, проводимого нашими соотечественниками на страницах соцсетей, превышал средний общемировой показатель более чем вдвое. Таким образом, Россия оказалась страной с наивысшей в мире популярностью социальных сетей. Крупнейшей российской социальной сетью считается ВКонтакте, в которой зарегистрировано более 140 миллионов пользователей. При этом ежедневно этой соцсетью пользуются 38 миллионов человек. У соцсети «Одноклассники» этот показатель равен 30 миллионам пользователей. Предполагается, что человек входит в Интернет, социальную сеть, виртуальное пространство из любой географической и территориальной точки. Уже в 2013 году, по прогнозам IT-экспертов, большая часть подключений к Интернету будет осуществляться с мобильных устройств (мобильных телефонов, смартфонов, планшетных компьютеров, ноутбуков), а не стационарных. На уровне массовой психологии IT-экспансия создает: - феномен гиперсоциальности – избыточного общения с преодолением «формальностей», ограничивающих межличностные контакты в реальном мире; - феномен растраты времени – использование для межличностных коммуникаций личного времени в ущерб познавательной и творческой деятельности в любых формах; - феномен виртуализации личных связей – иллюзию сокращения расстояний и снижение потребности в физическом общении, особенно с внедрением технологий бесплатной коммуникации, что существенно для коммуникаторов, разделённых физическим расстоянием, преодоление которого влечёт не только временные, но и значительные материальные затраты (последнее наиболее характерно для России). 3.8. Новая социальность и технологии Web 2.0 Концепция Web 2.0 (термин впервые появился в 2004 году) подразумевает, что пользователи создают сами основную часть контента ресурса – тексты, фотографии, видеоролики и т.п. Для участников современных мобильных коллективов (как виртуальных, так и реальных) характерно коллаборативное сознание, то есть идеи добровольного взаимовыгодного сотрудничества: - коллективные добровольные обязательства; - синхронизация с другими; - реципрокное вознаграждение[7]; - зримый результат коллективных усилий. Например, современный спорт – это уже не партисипативное действие, где главное участие, а зрелище, которое готовят профессиональные участники для профессиональных зрителей. В этом смысле новые принципы коллективности в Интернете как бы возвращают нас к «досуперпрофессиональной» эпохе. «Изменения» в ходе информационных войн будут осуществлять непрофессионалы, обычные граждане – и на это делается важная ставка. Появление виртуальных пространств показало, что современные люди способны к результативной самоорганизации и довольно хорошо способны ее осуществлять в больших масштабах. Организация сообществ в ЖЖ, групп в социальных сетях, координация совместных действий, выбор стратегий, лидеров – всё это происходит, и идёт мощное развитие навыков самоорганизации, саморегуляции. И это прагматическая социальность – вместе мы можем сделать то, что не сделаем поодиночке. В то же время виртуальные сообщества создают иллюзию родства, восприятие партнёров как находящихся в одной лодке, «нас» в отличие от «них». С учётом специфики виртуальных социальных сред можно выделить некоторые характеристики участников таких виртуальных сообществ: - привычка к правилам виртуального пространства и игр; - fun-мотивация; - высокая мобильность; - навыки социальной коммуникации и создания/участия в сообществах; - умение объединяться для общей цели; - умение распределять функции внутри мобильной группы и вместе выполнять определённую задачу. С чем связана жажда виртуального сотрудничества? Не последнюю роль в этом играет отсутствие возможностей коллективного творчества, самоорганизации и самоуправления в реальной социальной и трудовой жизни. 3.9. Кредо интернет-сообществ На этику виртуальных сообществ прямо или косвенно во многом повлияли сами принципы Интернета как сетевой среды. Таким образом, здесь смешались: а) опыт совместной научной или образовательной деятельности, приобретения репутации в профильной среде, критического анализа работы коллег и открытости её результатов с оказанием должного доверия каждому из авторов; б) идея свободного творчества, доступа к любым знаниям и их свободной передачи в любом виде и по любому выбранному каналу, в) беспрецедентная возможность выражения и трансляции своего мнения и, таким образом, нахождения «своего места» в Сети, компенсирующая как физические и психологические дефекты, так и социальную неудовлетворённость. Безграничное пространство самореализации создаёт у обитателей виртуальной среды иллюзию если не всемогущества, то превосходства над традиционными общественными институтами – вопреки тому факту, что Интернет создавался в рамках государственных стратегических программ. Эти амбиции сетевого сообщества как особой, принципиально свободной от иерархического подчинения «семьи» в составе человечества изложены, в частности, в «Декларации независимости киберпространства» Дж. Барлоу 1996 г.: «Я заявляю, что глобальное общественное пространство, которое мы строим, по природе своей независимо от тираний, которые вы [власти реального мира] стремитесь нам навязать. Вы не имеете ни морального права властвовать над нами, ни методов принуждения, которые действительно могли бы нас устрашить». Спустя десять лет, в 2007 году, Эдвард Кастронова опишет идеальный мир, который пользователи ищут в виртуальности, в работе Exodus to the Virtual World: How Online Fun Is Changing Reality (2007) – интернет-сообщества и виртуальное пространство как таковое имеют ключевое преимущество перед реальностью, так как являются пространством прямой демократии, то есть пользователи методом прямого голосования в состоянии влиять на многие вопросы. При этом все участники убеждены, что действуют добровольно, сами выбрали лидеров и сами их контролируют. 3.10. Побег в виртуальность в поисках смысла Масштабы виртуального эскапизма свидетельствуют о том, что по мечте тоскуют миллионы. В книге «Проигравшая реальность» (2011) Джейн Макконигал пишет, что десятки миллионов людей по всему миру предпочитают игры реальности, потому что реальность современного мира, вроде бы удовлетворяя базовые материальные нужды человека, не может тем не менее дать человеку многое другое. «Правда состоит в том, что в современном обществе компьютерные и видеоигры удовлетворяют те базовые человеческие потребности, которые нынешний реальный мир не в состоянии удовлетворить. Игры дают людям то, что реальность не даёт. Они учат, вдохновляют, увлекают – а реальность нет. Они дают нам возможность быть вместе так, как реальность не может». Об этом говорит и Этан Гилсдорф в работе Fantasy Freaks and Gaming Geeks: человеку приятно хотя бы ненадолго отвлечься на выдуманный мир, где можно «творить свое существование, не ограниченное современной жизнью, там, где всё ещё возможно подлинное величие». Мало того что игры стали социальными и социализирующими – они дают игрокам возможность чувствовать свою причастность к «чему-то большему, чем мы сами», к определённой миссии. Таким образом, игры удовлетворяют запрос на коллективное участие индивидов в деятельности, которую они воспринимают как значимую и имеющую позитивную цель. Это суррогатное удовлетворение запроса на коллективную деятельность подкрепляется тремя факторами: а) Иллюзорная субъектность. Принципиально, что в виртуальных играх, особенно онлайновых многопользовательских, где игрок попадает в целый альтернативный мир, он является актором, он сам выбирает и предпринимает какие-то действия; б) Иллюзорный авторитет. В социальных сетях и виртуальных сообществах человек привыкает постоянно выражать своё мнение по всем вопросам. Это само по себе создаёт иллюзию того, что у тебя есть голос, этот голос может быть услышан, что ты можешь совершать поступки и получать результат. в) Иллюзорный альтруизм. Выразители идеи «независимости киберпространства» культивируют freedom не только в значении свободы (мнения), но и в значении бесплатности (распространяемого продукта). Популярным становится тот, кто декларирует бескорыстный интерес. Таким образом, эффективно в самоорганизующуюся среду можно интегрироваться, только не будучи «инородным телом». Идеи должны транслировать «свои», те, кому доверяют и чью мотивацию считают бескорыстной. Демонстрируемое бескорыстие используется как антитеза реальному миру, где государственные и общественные институты «погрязли в самообогащении» и управляют людьми посредством обмана («жульничества»). Таким образом, «вольное» киберпространство противопоставляет вовлекаемых участников общественному устройству реального мира, которое не может или не считает нужным компенсировать дефицит искренности, организовать сотрудничество на принципах товарищества и братства. Самыми уязвимыми для такой критики закономерно оказываются не столько диктатуры по форме правления, сколько такие режимы, которые не являются источниками собственной субъектности, собственного авторитета и собственной альтруистической миссии. 3.11. Fun-мотивация Важной частью интернет-культуры является конструирование общества всеобщего удовольствия и свободы – Fungineering. В исследованиях психологии виртуальных миров и игровой мотивации поведения (Э. Кастронова, Т. Чатфилд, Дж. Макконигал, П. Кейн) говорится, что fun-мотивация, game-мотивация приходят на смену тяжеловесным и «тоталитарным» мотивациям политических, религиозных и прочих идеологических конструктов. Это жизнь как развлечение, драйв и удовольствие. Человек-игрок энергичен, обладает живым воображением и уверен в себе перед лицом появляющегося нового мира – непредсказуемого и соревновательного. Появляется такая форма деятельности, в которой производство и досуг неразделимы ни во времени, ни в пространстве, определить деятельность как труд или творчество может только сам её субъект. То есть труд не становится игрой, а воспринимается субъектом как (в том числе и) игра. Императивы «экономики желаний» – Life for fun, Culture for fun, Business for fun («жизнь для удовольствия», «культура для удовольствия», «работа для удовольствия»). Еще в 80-е годы социологи отметили тот факт, что развлечение (entertainment) становится ключевой задачей СМИ. Нил Постман ещё в 1985 году написал книгу Amusing Ouselves to Death («Развлекаясь до смерти»). Игра слов в названии подразумевала смерть традиционной культуры рефлексии, осмысленного отношения к тексту, изображению, информации, замену её на исключительно развлекательную мотивацию. Возник термин «infotainment» (от англ. information – информация и entertainment – развлечение) – новый жанр, где информация и развлечения, игры всё больше пересекаются и сливаются воедино. Всё должно быть развлекательным – образование в форме игры и развлечения, бизнес как игра (знаковая книга об этом – «Бизнес в стиле фанк»), общение в форме игры. В играизированном обществе индивиды привыкают к двойственности, характерной для игровой ситуации, – когда происходящее одновременно и реально, и нереально. Это и виртуальное общение, и конструирование своих многочисленных имиджевых и виртуальных «Я», тотальная ирония и карнавальность информационного пространства. Фан-мотивация сегодня влияет и на политический пейзаж. Мы уже видим примеры того, как молодёжь голосует за того или иного политического кандидата просто потому, что этот человек кажется «прикольным», – так произошло на выборах президента в Чехии, где 6,8% набрал кандидат Владимир Франц, композитор-авангардист, тело которого на 90% покрыто татуировками и пирсингом, признававшийся, что он мало что смыслит в политике и экономике, и обещавший легализовать марихуану. Соцопросы показали, что среди школьников именно этот кандидат был наиболее популярным, и если бы голосовала только молодёжь, он набрал бы 44% голосов. 3.12. Смысловой вакуум «офисного планктона» Средний класс сегодня, если говорить про Россию, – это наёмные работники-профессионалы. Многие из них, по крайней мере в крупных городах, имеют неплохой доход и по своему образу жизни ничуть не уступают коллегам из развитых европейских стран. Сегодня недовольство среднего класса политической системой и протестные акции 2011—2012 гг. объясняются политическими причинами. Однако взгляд на жизнь такого среднестатистического обитателя офиса был весьма далёк от оптимизма даже тогда, когда проблема честных выборов его вообще не волновала. Многие помнят, как в 2008 году в Интернете появилась запись якобы с камеры видеонаблюдения некоего офиса, где сотрудник внезапно начинает громить оргтехнику, кидаться на сослуживцев и охранников. Ролик «Бунт одного менеджера» посмотрели миллионы пользователей, однако после выхода на экраны фильма Тимура Бекмамбетова «Особо опасен» выяснилось, что это вовсе не документальное видео, а часть рекламной кампании фильма. Комментарий режиссера: «Я думаю, что изображённый мной протест отчасти серьёзен и даже реален в том смысле, что российское общество может пережить нечто подобное. Не в ближайшем будущем, а вообще… В последние годы, после дефолта, образовался класс, который уничижительно называют клерками. Они работают в офисах, получают зарплату, берут кредит на покупку квартиры, машины. Многих из них окружает рутина, они занимаются нелюбимой работой… в этой истории бешенства офисного работника люди узнают глубинную правду – себя, свои подавленные желания, инстинкты свободы». Именно эта социальная группа за последнее десятилетие сформировала уже целый пласт сетевой «антиофисной» культуры. Характерная черта этих людей – внешняя лояльность работодателям и властям и постоянное внутреннее недовольство теми и другими, а также ощущение дефицита смыслов в собственной жизни. Многие из них морально поддержат любую протестную активность, особенно если она тоже ассоциативно связана с неким «освобождением». Даже если они сами не пойдут физически участвовать в каких-то событиях, то эта социальная группа будет крайне активной в виртуальном пространстве – с комментариями, созданием контента и реакцией на информационные «вбросы» и т.п. Кроме того, бессмысленность труда и циркуляция пустых образов порождает желание «реальных действий», в противоположность пустоте. На этом фоне реальные действия, даже сопряжённые с насилием, становятся привлекательными. 3.13. Культ поверхностной трансформации Современная жизнь – это постоянные перемены и движение. Люди уже привыкли к тому, что одни и те же товары одного бренда постоянно меняют свой дизайн, что каждые полгода им предлагаются новые коллекции и модели одежды, что практически весь их быт заполнен «одноразовыми» вещами, которые быстро выходят из строя – и морально, в связи с модой, и в прямом смысле, теряя свою функциональность и быстро выходя из строя. Аналогична ситуация в системе трудовых отношений – регулярная смена мест работы считается вполне обычным явлением, более того, слишком долгая работа в одной компании характеризует сегодня человека как недостаточно успешного. Важный термин для понимания сетевой реальности – liquid modernity – «текучая современность» или «текучая модерность», термин социолога Зигмунта Баумана. Суть liquid modernity в том, что изменения не являются более мостиком между какими-то постоянными этапами или состояниями. «Мне кажется, что самая важная черта современного периода состоит в ненаправленности перемен», – говорит Бауман. В итоге рекомендуемая жизненная стратегия – flexibility – гибкость и «подозрение» ко всем долговременным обязанностям. Движение, непривязанность, свобода от заданных точек отсчета, от рамок любого канона – логического, эстетического, этического – создает не просто мобильного индивида, а «мобильный мир». Все это вполне вписывается в более генеральную концепцию построения своей жизни как цепочки непрерывных перемен, постоянного обновления, причем быстрого, не основанного на тщательном анализе или необходимого по объективным причинам. Новое лучше просто потому, что оно другое. Этот тренд влияет и на политику – популярными становятся те фигуры, которые обещают перемены, обещают изменить всё и во всём. И самое главное – генератором изменений в себе и в окружающем мире должен стать каждый. «Меняйся и меняй», «Пробуй новое», «Твоя жизнь – твой эксперимент и твой сценарий», «Будь разным» – вот к чему призывает человека вся массовая культура, реклама и СМИ. Тот, кто не хочет меняться, – окажется на обочине жизни, окажется неуспешным, «не поймавшим волну». Чтобы менять что-то, нужно верить в то, что ты сможешь это сделать. Здесь срабатывают механизмы «философии позитивного взгляда на жизнь», помноженные на технологии Интернета Web 2.0 – «мультипликатора нарциссизма». У тебя всё получится: главное – в это просто верить. Твоё мнение имеет вес: ведь ты постоянно его высказываешь в виртуальной среде, и оно ничем не менее значимо, чем любое другое. Ты не один: ведь ты каждый день видишь онлайн своих единомышленников, и вы многое умеете делать сообща, и вы уже создали свой мир, пусть и виртуальный. Ты можешь менять мир не хуже профессиональных политиков и экспертов: ведь ты публикуешь в Сети свои фото, тексты и видео, и они нравятся другим не меньше, чем работы профессионалов. Отсюда возникает общая формула: ты готов к риску и having fun – потому что тебе нужна жизнь как развлечение, драйв и удовольствие, где каждый может жить так, как ему нравится. И никто не сможет этому помешать, потому что Интернет – территория свободы, которую не сможет контролировать никакое государство и никакие политики и у которой нет границ. 3.14. Digital natives: личностный дефицит Все указанные тенденции общества сетевой культуры усиливаются в связи со вступлением в фазу социальной активности молодого поколения, детство и взросление которого непосредственно связано с Интернетом. Сбылись предзнаменования ряда писателей и футурологов, не воспринимавшиеся всерьёз. «Поколение, выросшее в Интернете» (digital natives), оказалось в своей массе «вещью в себе», отчуждённой от реальности и в то же время готовой действовать в ней вслепую, руководясь не решениями, а импульсами. Персональный компьютер предоставляет ребенку: а) возможность найти удалённых друзей (френдов), контакт с которыми предполагает мгновенные ответы, купированный язык-сленг и обмен «сочинёнными» имиджами друг друга, б) приём популярных клипов в одном пакете с усвоением эталонов и кумиров мира развлечений, в) средство суррогатного сексуального удовлетворения. Прочие применения этого устройства эффективны лишь при участии родителя или воспитателя, поскольку: а) самостоятельное познание с помощью компьютера ненаправленно, и его результат несистематизирован, б) сеть заполнена готовыми продуктами чужого анализа, в) познание прерывается отвлечением на искушения из соседних «окон». В то же время компьютер подменяет (вытесняет) иные средства развития: а) книги, б) моделирующие игры, в) игровое общение, г) азарт состязания с реальными сверстниками, д) опыт отношений с ними, закрепляющий этические установки, е) рассказы няни или бабушки, ж) домашних животных, требующих заботы. В итоге у digital natives не формируются: а) семейные привязанности и само чувство дома, б) трудовая эстетика, в) трудовая этика, г) способность представить себя на месте другого человека, т.е. основы эмпатии, д) способность к рассуждению об окружающем мире, т.е. основы рефлексии, е) осознание неправильного поступка на опыте реальных отношений, т.е. совесть. Итог такого развития – множественный личностный дефект, отягощённый бытовой и социальной безответственностью. Digital native неспособен оценить не только результат чужого труда, поскольку научен жить только «здесь и сейчас», но и ценность человеческой жизни, поскольку убить в виртуале так же легко, как и воскресить. В быту digital native проявляет свойства утрированного эгоцентрика и легко становится универсально неудовлетворенным потребителем (УНП). Ему свойственна: а) лёгкая экстраполируемость персональной проблемы на уровень общественного устройства («меня обидел полицейский, значит, нужно распустить полицию»), б) беспомощность перед социальными проблемами с восприятием себя жертвой умысла (параноидное социальное восприятие), в) аллергия на государство в сочетании с рентной установкой в адрес того же государства. Характерная черта – лёгкое формирование «образа врага» в лице общественно необходимых институтов (от армии до школы). УНП воспринимает даже бытовую ситуацию как взаимодействие с «системой», созданной для того, чтобы помешать ему полностью удовлетворить свои потребности. В то же время он легко подчиняем референтной группе и ее коллективным эмоциональным импульсам (эффект синтонии). Соединение таких личностей в реальном пространстве генерирует феномен, который можно определить как массовый психический инфантилизм. В силу означенных свойств, digital native – идеальный объект для манипуляций. 4. Машина манипуляции 4.1. Вертикальная и горизонтальная динамика Анализ «революций 2.0» требует рассмотрения ключевых действующих лиц и системы институтов машины манипуляции. Публичным институтом, берущим на вооружение глобальную повестку дня и проводящим его в жизнь в американской внутренней и внешней политике, является Совет по международным отношениям (CFR), непосредственно соприкасающийся с ведущими клубными структурами и британскими исследовательскими центрами[8]. Выступая в качестве органа идеологической настройки, CFR транслирует стратегические задачи университетским, государственным и частным исследовательским центрам, а также организационно-пропагандистским структурам со смежным или общим фондированием. В системе фондов-спонсоров проводниками глобальной повестки дня являются прежде всего фамильные структуры Рокфеллеров, а также система фондов Джорджа Сороса, McArthur Foundation и Pew Charitable Trust. Показателями особой роли CFR служат как «целеуказующий» характер выступлений его ведущих фигур, так и «сигнальная» роль прогнозов. Утечки правительственной информации в «медиарупоры» CFR (за что они никогда не привлекаются к ответственности) играют роль «корректирующих сигналов» – например, о нецелесообразности военной акции против Ирана в предвыборный год, а прогнозы – как «направляющие инструкции» (например, о непротиводействии победе «Братьев-мусульман» на выборах в Египте или о целесообразности «реатлантизации» Турции). Вышеописанная «нисходящая динамика» сочетается с «восходящей»: сам CFR выполняет роль канала вертикальной мобильности для перспективных кадров. Так, в 2011 г. рокфеллеровскими стипендиатами CFR стали бывший сотрудник Офиса политического планирования Белого дома Джаред Коэн и соучредитель британского Quilliam Foundation Эд Хуссейн, сыгравшие исключительную роль в подготовке Арабской весны в Ливии. В период Арабской весны сопредседателем CFR является экс-глава Федерального казначейства США Роберт Рубин, оценивший способности Барака Обамы в период его сенатской кампании в Иллинойсе. Часть кадров CFR, покидающая административные должности, получает альтернативные «кресла» в интеллектуальных центрах. Эта горизонтальная динамика характерна для стратегического сообщества США в целом. Эксклюзивный статус имеют также Институт международной экономики, Центр глобального развития (CGD), а также Центр двухпартийной политики (BPC) – новый орган стратегической координации истеблишмента. Такая система, обладающая целым рядом механизмов воспроизводства, разделения труда, публичного и непубличного консенсуса, характеризуется нами как динамическая иерархия. Она сложилась в особых, можно сказать, неповторимых условиях, в значительной мере на основе англо-американского университетского партнёрства, уходящего корнями в XVII-XVIII века (отсюда роль студенческих тайных обществ). | |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |
Мы настоятельно рекомендуем, при просмотре страниц сайта не использовать браузер
Internet Explorer